Образ как заложник
Принципиально важно, что в XIII в. в церковной проповеди множатся сюжеты, где смиренное принуждение образов к чуду предстает как легитимный метод воздействия на святых не только со стороны иноверцев, но и со стороны самих христиан.
В 1219-1223 гг. монах-цистерцианец Цезарий, отвечавший за воспитание послушников в монастыре Гейстербах недалеко от Кельна, составил для них «Диалог о чудесах» — колоссальный сборник exempta, иллюстрировавших основные положения церковной доктрины. Среди десятков историй об исцелениях, наказаниях и явлениях, совершенных Христом, Богоматерью и святыми через их образы, он поведал и об одном успешном случае шантажа (VII, 45).
В часовне замка Фельденц стояла древняя, грубо исполненная, но наделенная большой силой (virtus) статуя Девы Марии с младенцем. Жившая в крепости дама по имени Ютта горячо ее почитала. Однажды, когда ее трехлетняя дочь, жившая у кормилицы в соседней деревне, вышла поиграть, ее в лес утащил волк. Узнав об этом, Ютга бросилась в часовню, отняла у Мадонны младенца Христа и в слезах прокричала: «Госпожа, вы не получите собственного ребенка, покуда не возвратите мне моего». Вскоре девочку нашли живой, и Ютга с благодарностью вернула Деве Марии ее младенца17. Эту историю, по словам Цезария, ему рассказал Герман — аббат монастыря Мариенштатг, узнавший о происшедшем из уст самой Ютгы.
17. Strange, J. (1851) Caesarii Heisterbacensis monachi Ordinis Cisterciensis Dialogus miraculorum. T. 2, pp. 62-64. Köln; Bonn; Bruxelles. См.: Baschet, J. et Dittmar, P.-O. (éds.) (2015) Les images dans l'Occident médiéval (L'atelier du médiéviste, 14), pp. 167-176. Turnhout: Brepols; Sansterre, J.-M. (2010) "La Vierge Marie et ces images chez Gautier de Coinci et Césaire de Heisterbach", Viator 41: 171-173.
Отчаявшаяся мать отнимает (отламывает?) у статуи Богоматери фигурку Иисуса не потому, что хочет наказать образ или отрицает его силу, а чтобы ее активизировать и заставить Мадонну откликнуться на ее мольбу. Показательно, что прямо перед этой историей Цезарий рассказывает о другой даме из того же замка, которая потешалась над уродством статуи и была за это наказана Девой Марией. Сын лишил насмешницу всех владений, выгнал из дому, и, чтобы не умереть с голода, ей пришлось нищенствовать. Благочестивый шантаж дозволен, неблагочестивый смех — нет.
В сборниках exempla XIII-XV вв. история о шантаже Девы Марии с помощью фигурки ее младенца встречается в нескольких вариантах. В них Иисуса конфискует благочестивая, но отчаявшаяся мать, чей сын попал в плен к врагам или даже был повешен за какое-то преступление. По милости Богоматери, пленник тотчас же возвращается, а казненный воскресает18.
Этот сюжет периодически переносится и в иконографию. Например, его можно увидеть в роскошной рукописи «Чудес Девы Марии» Жана Миело, которая в 1456 г. была создана для бургундского герцога Филиппа III Доброго. Иллюминатор Жан Ле Тавернье изобразил, как дама, ничуть не таясь, на виду у других молящихся почтительно забирает младенца Иисуса у статуи Девы Марии, стоящей на алтаре (Илл. 3)19. Интересно, что, когда в XVII в. exemption об отчаявшейся матери попал в русскую книжность, непривычная для православного культа статуя Девы Марии и в текстах, и на миниатюрах была заменена на икону. Однако «похищение» младенца, нарисованного на руках у матери, само по себе должно было бы превратиться в чудо — его, в отличие от фигуры, вырезанной из дерева или камня, просто так не отнимешь. Тем не менее русские адаптации сюжета этот момент никак не ком-
18. Tubach, F.С. (1969) Index Exemplorum: A Handbook of Medieval Religious Tales. Helsinki: Suomalainen Tiedeakatemia: № 1024; см.: Vauchez, A. "Les images saintes", pp. 86-87. В XIII в. этот сюжет появляется в еще одном сборнике, составленном Цезарием Гейстербахским («Восемь книг чудес»), в «Книге чудес Девы Марии» доминиканца Варфоломея Трентского, в «Золотой легенде» Иакова Ворагинско-го, в «Кантигах Девы Марии» кастильского короля Альфонса X и т.д. В XIV в. мы встретим его в Liber de introduetione loquendi доминиканца Филиппо да Феррары, Alphabetum Narrationum другого доминиканца Арнольда Льежского или в сборнике, известном как Ci nous dit, а в XV в. — в «Чудесах Девы Марии» Жана Миело. См. этот сюжет (по номеру в индексе Ф. Тубаха — 1024) в электронной базе данных Thesaurus Exemplorum MediiAevi (http://gahom.huma-num.fr/thema/).
19. Paris. Bibliothèque nationale de France. Ms. Français 9198. Fol. 137V. См. тот же сюжет (в двух вариантах) на миниатюрах в парижской рукописи (1327 г.) «Чудес Девы Марии» Готье де Куэнси: The Hague. Koninklijke bibliotheek. Ms. 71A 24. Fol. 123V, 174.
ментируют и не пытаются объяснить. На миниатюрах — например, в старообрядческом Цветнике первой половины XVIII в. — мы видим, как отчаявшаяся мать, чей сын по ложному доносу был посажен в темницу, держит в руках младенца Иисуса (который только что сидел на коленях у Богородицы) (Илл. 4), а потом несет его к себе в дом, чтобы спрятать в сундуке20.
Илл. 3. Женщина отнимает у статуи Девы Марии ее сына. Иллюстрация к «Чудесам Девы Марии» Жана Миело, 1456 г. (Paris. Bibliothèque nationale de France. Ms. Français 9198. Fol. 137V).
Объектом подобного шантажа могла быть не только Дева Мария. Например, английский хронист Мэтью Пэрис в своей «Великой хронике» без всякого осуждения повествует о том, как одна аббатиса решила принудить к помощи апостола Павла. В 1224 г. нормандский рыцарь Фульк де Броте, стремясь укрепить свой замок в Бедфорде, разрушил церковь, посвященную этому святому. Узнав о том, что его преступление остается без наказания, аббатиса
20. Механизм похищения, а потом возвращения младенца на икону в тексте описывается предельно кратко: «Образъ превечнаго младенца с руки пречистыя Богородицы снемши»; «положи на руку образа Богородицы» (Санкт-Петербург. Библиотека Академии наук (БАН). 32.3.15. Л. 113, 116). См. это чудо также в лицевом списке «Звезды иресветлой», созданном в 1686 г. в Новодевичьем монастыре: БАН. П. I. А. № 58. Л. 15106.-152.
соседнего монастыря приказала забрать у статуи св. Павла его меч и не возвращать его до тех пор, пока деяние Фулька не будет отомщено. В итоге Бедфордский замок пал21. Действия аббатисы следуют той же логике, что и ритуализированное унижение распятий и образов святых, которое через 50 лет было осуждено на Втором Лионском соборе. Разница только в том, что, судя по описанию Мэтью Пэриса, ее «силовое» обращение к апостолу Павлу не сопровождалось приостановкой служб, а его статую не унижали, сняв с алтаря и покрыв терниями, а прямо шантажировали, отняв у него его главный иконографический атрибут — меч.
Илл. 4. Православный вариант сюжета: безутешная мать отнимает младенца у иконы Богородицы (Санкт-Петербург. Библиотека Академии наук. 32.3.15. Л. 113).
В подобных историях шантаж преподносится как эффективный и вполне легитимный (легитимизируемый тем, что он оказывается эффективным и приводит к чуду) метод взаимодействия с высшими силами. Если, по убеждению повествователя,
21. Luard, H.R. (ed.) (1876) Matthaei Parisiensis, monachi Sancti Albani, Chronica majora (Rerum britannicarum medii aevi scriptores, 57). Vol. 3, p. 87. London: Her Majesty's Stationary Office; см.: Sansterre, J.-M. (2013) "Après les Miracles de sainte Foy: présence des saints, images et reliques dans divers textes des espaces français et germanique du milieu du Xle au XHIe siècle", Cahiers de civilisation médiévale 56: 72.
i
цель просителя блага, а его отношение к образу полно почтения, то почти все дозволено. Однако в другом контексте (скажем, если бы иудей, который избил св. Николая, после этого не крестился, а младенца Христа с богохульными проклятиями забрал еретик) то же самое покушение интерпретировалось бы как святотатство — и таких примеров не счесть.
Quasi-избиение
Успешный шантаж высших сил создает впечатление, что святые зависят от человека; что, создав из дерева или камня их образы, люди взяли небесных патронов в заложники и могут ими манипулировать, как хотят. Видимо, чтобы предостеречь читателя от потенциально опасных интерпретаций, Цезарий Гейстер-бахский пишет, что Дева Мария приказала волку вернуть ребенка, «словно бы» (quasi) она боялась, что Ютта не отдаст ей Иисуса. Иначе говоря, шантаж оказывается эффективным лишь потому, что Мадонна явила милость к благочестивой женщине, а не из-за того, что Царицу небесную действительно можно к чему-то принудить, похитив младенца у одной из ее бесчисленных статуй22. Аналогично и в истории об иудее и св. Николае, как она изложена в «Золотой легенде», святой «словно бы сам принял удары (tamquam in se), явился ворам» и обрушился на них с упреками: «Смотрите, мое тело покрыто ранами... которые мне нанес иудей за то, что вы украли его добро»23. Хотя св. Николай и жа-
22. В XV в., перелагая ту же историю, Иоганн Херольт в Promptuarium de miraculis Beatae Virginis (№ 15) подчеркивал, что отчаявшаяся мать забрала младенца Иисуса, проливая слезы, а Дева Мария снизошла к ее горю, словно боялась потерять сына, если она не вернет женщине ее дочь (quasi timeret filio suo carere): Herolt, J. (1606) Sermones discipuli de Sanctis, cum exemplorum promptuario ac miraculis Beatae Virginis, pp. 8-9. Venezia. Описания чудес, случившихся в ответ на благочестивый шантаж, часто подчеркивают, что, прежде чем приступить к делу, проситель молился и проливал слезы. Вне зависимости от того, насколько эта деталь отражала реальные практики, она, безусловно, служила риторическим алиби, ясно отличавшим отчаявшееся благочестие от намеренного святотатства.
23. Graesse, Th. Jacobi a Vorágine Legenda aurea, pp. 27-28; Иаков Ворагинский. Золотая легенда. С. 57 (в русском переводе И.И. Аникьева и И.В. Кувшинской — «Приняв на себя удары плетей, святой Николай явился разбойникам» — важное уточнение, что удары по статуе как будто передались святому, упущено); см.: Sansterre, J.-M. (2009) "Miracles et images. Les relations entre l'image et le protorype céleste d'après quelques récits des Xe-XIIIe siècles", in A. Dierkens, G. Bartholeyns, Th. Golsenne (éds) La performance des images, p. 54, note 32. Bruxelles: Éditions de l'université de Bruxelles.
луется на раны, которые он понес в результате наказания, и живописует их в самом физиологическом ключе, текст с помощью оговорки йатдшт т Бе подчеркивает, что святой, пребывающий на небесах, не может испытать физической боли и отчасти снимает догматическую опасность отождествления образа и прообраза, на котором строится наказание или шантаж святых24.
Церковные тексты часто (хотя далеко не всегда) разъясняют, что «силовая» молитва оказывается эффективна лишь по милости высших сил. Однако это вовсе не значит, что реальные шантажисты тоже представляли себе «механику» принуждения в строго ортодоксальном духе. Культурные — если не сказать психологические — корни наказания/шантажа лежат глубже, чем христианский культ святых и христианская теория образа. Они покоятся на древней «интуиции», что изображенный (в разных культурах по-разному объясняют, как именно) присутствует в изображении и что воздействие на изображение так или иначе передается изображенному. Богословы объясняли, что в образах святых нет собственной силы (чудеса через них творит Бог) и что, обращаясь к двухмерным или трехмерным образам, христианин — через эти материальные объекты — возносит свои молитвы к их невидимым прообразам. Однако в сознании многих верующих, вероятно, гораздо важнее было простое чувство: статуя или икона — это и есть святой, данный им в ощущениях. Из этого не стоит делать вывод, что они полностью «растворяли» прообраз в образе, — просто для них невидимая сила небесного патрона воплощалась в конкретном изображении, с которым они были «знакомы»25. Образ принимает молитвы и честь; значит, примет наказание и бесчестье.
24. Латинское слово quasi и его аналоги на других языках регулярно встречаются в церковных текстах, описывающих чудесно «ожившие» образы. Ни в коем случае не ставя под сомнение чудо, они напоминают о том, что его внешние формы — это знаки реальности, а не сама реальность (Sansterre, J.-M. (2015) "Vivantes ou comme vivantes: l'animation miraculeuse d'images de la Vierge entre Moyen Âge et époque moderne", Revue de Ibistoire des religions 2(232): 160, 168). Похожие формулировки также часто используется в католических описаниях «пыток» и «казней», которым протестанты-иконоборцы подвергали распятия или фигуры святых, словно бы они истязали не образы из дерева или камня, а тех, кто на них изображен (Christin, О. (1991) Une révolition symbolique. L'iconoclasme huguenot et la reconstruction catholique, pp. 133, 137. Paris: Les Éditions de Minuit). Тем самым католики, видимо, «возвращали» иконоборцам их упрек в том, что они ждут чудес от мертвых кусков дерева или камня.
25. См.: Baschet, J. (2008) L'Iconographie médiévale, pp. 39-44. Paris: Gallimard.
Однако следует обратить внимание на то, что в тех случаях шантажа святых, которые церковные авторы преподносят как легитимную практику, ущерб, нанесенный образам, неизменно оказывается временным и поправимым. Варвар/иудей/сарацин подвергает икону или статую св. Николая бичеванию и угрожает ее сжечь, если тот все же не придет ему на помощь, но, конечно же, не сжигает. Благочестивые шантажисты, конфисковавшие у статуи Девы Марии ее младенца, а у апостола Павла — меч, возвращают их, как только получат желаемое. Отчаявшиеся матери после долгих молитв почтительно забирают у Девы Марии ее деревянного или каменного младенца и, отнеся его домой, заботливо заворачивают в ткань и запирают в сундуке, радуясь, что теперь у них есть залог/заложник (obses на латыни или ostage/gaige по-французски), который вернет им их собственного сына26. Самый непочтительный — и по форме близкий к тому, что обычно интерпретировали как святотатство, — метод воздействия применил герой Iconia sancti Nicolai — на тот момент иноверец (язычник, иудей или мусульманин). Ни один из христианских просителей/шантажистов в подобных exempla статуи не избивал. Кроме того, важно, что эти истории неизменно завершаются установлением/восстановлением отношений между верующим и сакральной персоной, чью помощь он вытребовал столь нестандартным образом — от «избытка» веры и упования, а не от их недостатка27.
Видимо, поэтому история отчаявшейся матери продолжила кочевать по сборникам exempla даже в пост-тридентский период, когда Католическая церковь, как известно, взяла курс на то, чтобы очистить культ образов от всего, что казалось народными суевериями (см. ниже), опасно сближалось с магическими практиками, отдавало непочтительностью к святыням и размывало
26. См., например, «Золотую легенду» (Graesse, Th. Jacobi a Vorágine Legenda aurea: 591-592) или «Восемь книг чудес» Цезария Гейстербахского (Meister, A. (éd) (1901) Die Fragmente Libri VIII miraculorum des Caesarius von Heisterbach, pp. 205-206. Rome). Во францисканском сборнике exempla 1270-х гг., опубликованном Э.Дж. Литглом, отчаявшаяся мать даже не успела забрать у Девы Марии ее божественного младенца. Как только она пригрозила Богоматери это сделать и протянула руку к статуе, ее сын тотчас же появился и пристыдил ее: «Что ты делаешь, мать?.. Вот Богоматерь вернула меня тебе» (Little, A.G. (1908) Liber exemplorum ad usum praedicantium saeculo XIII compositus a quodam fratre minore anglico de provincia Huberniae, p. 30. Aberdeen).
27. Само собой, многие другие истории, которые вовсе не заканчивались «примирением» верующего со святым, просто классифицировались церковными авторами как святотатство или вовсе нам неизвестны, поскольку не имели поучительной ценности, а потому никем не были зафиксированы.
границу между образом и прообразом. В 1603 г. иезуит Жан Мажор опубликовал в Дуэ увесистый том, озаглавленный Magnum speculum exemplorum. В разделе, посвященном Деве Марии (В. Maria Virgo, № 32), он, со ссылкой на «Золотую легенду», приводит «пример» о шантаже ее статуи. Однако симптоматично, что в заголовке истории поступок матери характеризуется как пример «благочестивой простоты» (pia simplitas)28. К этому времени наказание или шантаж святых уже чаще всего считались делом неблагочестивым — суеверием и/или святотатством (богохульством). Тем не менее, нарративы о таких методах, коль скоро они были освящены авторитетом традиции и легитимизировались явленным в ответ чудом, не были полностью дискредитированы.
Неприкасаемые святыни
Поворотным пунктом в официальный истории наказания/шантажа святых стал Второй Лионский собор, созванный папой Григорием X в 1274 г. На нем церковные иерархи потребовали, чтобы каноники, прежде чем приостанавливать публичные службы (cessatio a divinis), канонически обосновывали свою правоту и письменно информировали того, против кого эта мера направлена, о своих планах. При этом унижение распятий и статуй вовсе было запрещено как нечестивое злоупотребление (detestabilem abusum liorrendae indevotionis)29. Патрик Гири связывает подобную смену вех прежде всего с административной централизацией Католической церкви и стремлением иерархии отнять у клира столь мощный (и никому не подотчетный) инструмент, как шантаж святынь30.
28. Major, J. (1633) Magnum speculum exemplorum ex plusquam octoginta auctoribus, p. 541. Douai.
29. Mansi, G.D. Sacrorum conciliorum nova et amplissima collectio. Vol. 24, p. 92. Venezia. В конце XIII в. Гийом Дюран, епископ *, в своей литургической сумме Rationale divinorum officiorum (I, 13) писал, что некогда 13-й Толедский собор (683) разрешил клирикам в крайнем случае, дабы защитить права церкви, снимать с алтарей и образов их покровы, накрывать их мрачными (траурными) тканями или терниями. Однако так было в древности. Теперь же Второй Лионский собор эту практику осудил (Durand, G. (1614) Rationale divinorum officiorum. Т. 1, p. 12. Antwerp; Thibodeau, Th.M. (ed.) (2007) The Rationale Divinorum Officiorum of William Durand ofMende (a New Translation of the Prologue and Book One), p. 31. New York: Columbia University Press).
30. Geary, P. "L'humiliation des saints", p. 40; см. также: Schmitt, J.-С. Medioevo «superstizioso», pp. 110-111.
Однако нельзя упускать из вида идеологическое измерение этой проблемы. Уже в XII в. снятие покровов с алтарей и прочие методы унижения высших сил были упомянуты Грацианом в его монументальном своде канонического права — Concordia discordantium сапопит, или Decretum (II.XXVI.V.12-13). У него они предстают как инструмент пагубного колдовства (maleficia nequissima), которому порой предаются клирики. Грациан осуждает священников, которые, дабы нанести ущерб своим недругам, оголив алтари и потушив свечи, служат по ним заупокойные мессы31. Для многих богословов XIII в. граница между почтительным принуждением святынь и святотатством/богохульством стала казаться слишком неясной. Решение Второго Лионского собора формально касалось только каноников, а единственный метод унижения, который в нем фигурировал, состоял в том, что святыни, сбросив на пол, покрывают терниями. В 1289 г. епископ Родеза Раймон Кальмон д'Ольт выпустил синодальные статуты, в которых список запретных практик уже был расширен. Помимо cessatio a divinis, там также упоминается, что некоторые клирики во время жары или гроз злоупотребляют святыми образами и что кресты или статуи не только унижают, но и подвергают бичеванию, ломают, пронзают или погружают в воду32.
По многочисленным свидетельствам, оставшимся от позднего Средневековья и раннего Нового времени, в разных концах Европы в случае засухи или, наоборот, слишком сильных дождей мощи или образы святых кидали или окунали в реки, ручьи, фонтаны или колодцы. Этот метод, основанный на принципах симпатической магии, должен был либо вызвать осадки, либо,
наоборот, их остановить (вода притягивает или отталкивает другую воду). Истоки подобных практик, безусловно, можно найти во многих дохристианских культах, однако вопрос об их происхождении и «христианизации» мы оставим за скобками33

Важно, что погружение святынь в воду, как это следует уже из Родезских статутов, осуществлялось не только мирянами, но и клириками и представляло собой не личную «силовую» молитву, а коллективный ритуал34.
В конце XV в. этот вопрос подробнейшим образом был разобран в трактате «О суевериях», который составил памплон-ский каноник Мартин де Андосилья-и-Арлес35. Его сочинение принадлежит к длинной череде текстов, посвященных разоблачению суеверий, которые в конце XIV — начале XV вв. стали массово появляться по всей Европе. Хотя критика зирегвННо (суеверия) — в эту категорию попадали как пережитки язычества, так и нелегитимные искажения легитимных церковных практик — занимала важное место в дискурсе клириков с первых веков христианства, в позднее Средневековье она, как показывает Майкл Бэйли, приобрела особую остроту. Это во многом было связано с тем, что церковная проповедь, с ее задачами религиозной аккультурации, все активнее проникала в бескрайний крестьянский мир. Авторы трактатов о суевериях, университетские теологи или пастыри-практики задолго до Контрреформации поставили перед собой цель искоренить/выправить многочисленные формы народной религиозности, которые не вписывались в рамки официального благочестия и часто строились на апро-
33. См.: Santyves, Р. (1933) "De l'immersion des idoles antiques aux baignades des statues saintes dans le christianisme", Revue de Ibistoire des religions 108: 144-192.
34. Этот метод вызывания или прекращения дождей, а также наказания святых за различные климатические бедствия, по многим свидетельствам, был вполне жив еще в XIX в. Например, 6 сентября 1815 г. после долгой засухи духовенство Перигё отправилось к источнику св. Сабины, чтобы окунуть туда крест, а ок. 1830 г. в Вильнёв-Сен-Жорж, недалеко от Парижа, жители бросили в Сену или в какую-то из мелких рек статую своего святого патрона за то, что виноградники были поражены заморозками (Santyves, P. "De l'immersion des idoles antiques", pp. 162-163, 179)-
35. Этот текст был впервые издан в Лионе в 1510 г., а потом еще несколько раз переиздавался: в Париже в 1517 г., в Риме в 1559 г., во Франкфурте в 1581 г. и в Вене в 1584 г. См.: Gaztambide, J.G. (1971) "El tratado "de superstitionibus" de Martin de Andosilla", Cuadernos de etnología y etnografía de Navarra 9: 249-266; Bailey, M.D. (2009) "A Late-Medieval Crisis of Superstition?", Speculum 84(3): 636 (note 21), 637, 644, 649-650.
приации элементов церковного ритуала в магических целях36. Неудивительно, что как раз к середине XV в. радикальная де-монизация колдовских практик привела к складыванию кумулятивного концепта ведовства, ставшего идейной основой охоты на ведьм37.
Если в Родезских статутах, повторивших формулировку Второго Лионского собора, избиение или утопление святых образов характеризуется как «ужасное злоупотребление» (abiisiim detestabilem), Андосилья объявляет подобные практики одновременно суеверием и святотатством. Более того, его трактат, посвященный критике суеверий (от дивинации и любовной магии до веры в благоприятные и неблагоприятные дни), как раз начинается с о(б)суждения шантажа статуи св. Петра. По словам памплонского каноника, он вообще взялся за перо, чтобы развеять сомнения своего коллеги — архидиакона городка Усун (в Наварре). Тот как-то ему поведал, что у них существует старинный обычай. Когда случается засуха, духовенство вместе с горожанами организует процессию в церковь св. Петра. Отслужив мессу, они с молитвами снимают с алтаря образ небесного патрона и несут его к реке. Там кто-то из присутствующих обращается к нему: «Святой Петр, помоги нам в этой нужде, вымоли у Бога дождь». И так повторяется во второй, а затем и в третий раз. И когда он ничего не отвечает, люди начинают кричать, чтобы образ Петра погрузили в воду, раз он не хочет перед Богом ходатайствовать об их избавлении от беды. Тогда кто-то из местных нотаблей (primatibus) отвечает, что этого не стоит делать, но, поскольку Петр — добрый пастырь, то он вымолит желаемое. И, по уверению местных жителей, еще не было случая, чтобы они оказывались обмануты в своих ожиданиях и в течение суток не пошел дождь38.
Очень характерно, что алгоритм воздействия на образ и его прообраз, который Андосилья описал со слов архидиакона Усу-
36. Bailey, M.D. "A Late-Medieval Crisis of Superstition?", pp. 633-634, 657; см. также: Ankarloo, В., Clark, S., Monter, W. (2002) Witchcraft and Magic in Europe: The Period of the Witch Trials (Witchcraft and Magic in Europe. Vol. 4), pp. 105-121. London: The Athlone Press.
37. См.: Schmitt, J.-С. Medioevo «superstizioso»: 131-149. Мартин де Андосилья тоже посвятил несколько страниц полетам ведьм на ночные сборища, но он по старинке считал, что колдуньи переносятся туда не в реальности, а лишь mentaliter et fantastice (Gaztambide, J.G. "El tratado 'de superstitionibus' de Martin de Andosilla", pp. 276-277).
38. Ibid, p. 271-272.
на, так близок прагматике, типичной для ритуалов иконоборчества. В многочисленных описаниях одиночных и коллективных атак против католических «идолов», которые происходили в разных концах Европы в эпоху Реформации, мы регулярно встречаем один и тот же сценарий. Перед тем, как «казнить» изображение, разбив его на куски, расстреляв из аркебузы или бросив в костер, иконоборец обращается с ним как с живым: требует от него заговорить, дать отпор, спасти себя или закровоточить. Когда обращение остается без ответа и чуда не происходит, он, словно разочарованный молчанием истукана, «выкалывает» ему глаза, разбивает на части или кидает в костер. Требуя (притворно), чтобы мертвые «идолы» подали признаки жизни, иконоборец пародирует действия католиков-«идолопоклонников» и стремится продемонстрировать окружающим (а то и себе самому?) бессилие истуканов; показать (и проверить?), что те не в силах себя защитить, а значит пусты и мертвы; что это всего лишь творение рук человеческих и что в объекте нет никакого субъекта39. Брюс Линкольн в свое время — в противоположность «теофании» — назвал этот процесс «профанофанией», т.е. явлением пустоты, не-боже-ственности чужой святыни40.
Провокационно-игровое обращение к «идолу» — это потенциально многозначный жест. Его цели колеблются между испытанием силы образа и ритуализированной демонстрацией его бессилия; он обращен к зрителям (бывшим или нынешним «идолопоклонникам»), но одновременно может выполнять и ауто-суггестивную функцию. Чтобы решиться на физическую атаку против образа (который ты еще вчера почитал; который так почитают другие; который олицетворяет религиозный и политический порядок), требуется через осмеяние выдавить из себя страх перед ним и/или перед грядущим насилием, которое отрежет путь назад. В Усуне сходный ритуал — с серией обращений к образу (который в итоге хранит молчание и не совершает немедленного чуда) — был призван не продемонстрировать бессилие
39. См.: Scribner, R. (1987) Popular Culture and Popular Movements in Reformation Germany, pp. 110-114. London: The Hambledon Press; Christin, О. (1991) Une révolition symbolique, pp. 131-138. Позволю себе также сослаться на мою статью «"Если ты Бог, защищайся": католические модели протестантского иконоборчества», которая должна выйти в ближайшем номере альманаха «Одиссей. Человек в истории. 2015-2016».
40. Lincoln, В. (1989) Discourse and the Construction of Society : Comparative Studies of Myth, Ritual, and Classification, pp. 103-127. Oxford; New York: Oxford University Press.
статуи, а через угрозу активизировать ее силу. Ритуалы «профа-нофании», какие в XVI в. практиковали протестанты-иконоборцы, отрицают католический культ образов, доводя до логического предела его самые радикальные формы.
Андосилья осуждает шантаж св. Петра одновременно как (i) суеверие, (2) святотатство, (3) попытку искусить Бога, проверяя или испытывая его силу, и (4) греховный соблазн, «скандал». Суеверие — потому, что вместо того, чтобы молить Господа о дожде, жители Усуна требуют исполнения своей просьбы не у Творца, а у творения — статуи. Погружая ее в воду — даже в сопровождении церковных гимнов и песнопений, — они в действительности отступают от допустимого в почитании святых (образов) и наносят им оскорбление (iniuriam sanctorum). Тот же жест оказывается святотатством. Ведь, в соответствии с определением, данным Фомой Аквинским в «Сумме теологии» (II.II.99.1), физическая атака против изображений святых, как и прочих святынь, переносит бесчестье с образа на прообраз. Почему же тогда шантаж оказывается эффективным, и небеса даруют желанный дождь? Потому, что, по Божьему попущению, осадки — на соблазн людям — организует дьявол. Ведь демоны способны воздействовать на тела и на природные элементы и часто творят псевдо-чудеса41.
Если наказание/шантаж святых — это святотатство, то насилие, рожденное (суеверным) упованием на силу образа, встает в один ряд с атаками иноверцев, еретиков-иконоборцев или католиков-вольнодумцев, которые покушались на изображения сакральных персон, отрицая их силу или по меньшей мере стремясь бросить ей вызов. Теоретически святотатство, рожденное «избытком» и «недостатком» веры, подлежало одинаковому наказанию. Однако на практике демонстративный вызов всему культу образов (а через него — власти духовенства и тем практикам спасения, на которые она опиралась), вероятно, карался более строго, чем суеверные «перегибы». Аналогично после появления протестантского иконоборчества убежденные борцы с католическими «идо-
41. Gaztambide, J.G. "El tratado 'de superstitionibus' de Martin de Andosilla", pp. 274275, 304-314. Идея, что любые магические (т.е. нелегитимные, даже если в них используются церковные тексты и предметы) процедуры сами по себе не могут быть эффективны, а если «срабатывают», то только благодаря вмешательству демонов и имплицитному либо эксплицитному пакту с ними, звучит во многих демонологических трактатах позднего Средневековья и раннего Нового времени (Ankarloo, В., Clark, S., Monter, W. Witchcraft and Magic in Europe, p. 117).
лами», уничтожавшие образы, карались как еретики, в то время как, например, подвыпившие игроки, «по старинке» покушавшиеся на фигуры святых без какой-то идеологической подоплеки и сообщников, могли рассчитывать на более мягкое обращение42. В позднее Средневековье и раннее Новое время в католической Европе не существовало единой шкалы наказаний за физическую агрессию против образов. В зависимости от местных правовых норм, политического контекста, социального статуса и репутации самого преступника, а также возможных смягчающих обстоятельств (как опьянение) его могла ждать церковная епитимья, денежный штраф, ношение позорной митры, публичное бичевание, виселица или костер43.
Как мы уже видели, суть подобного преступления могла классифицироваться и как святотатство (sacrilegium), и как богохульство (blasphemium) — граница между этими понятиями была зыбкой44. Например, законодательный кодекс Las Siete Partidas (VII, 28, 4S), составленный в 1256-1263 гг. при кастильском короле Альфонсе X Мудром и еще в Новое время действовавший в испанских колониях в Новом Свете, характеризовал физические атаки против священных образов — будь то плевки в их адрес, бросание в них камней или удары ножом — как богохульство. При этом богохульство делом следовало карать более строго, чем словесные выпады в адрес священных персон и предметов. Если в случае словесного богохульства тот, у кого есть какая-то собственность, в первый раз лишается ее четвертой части, а на третий — изгоняется из города, а тот, у кого нечего взять, в первый раз получает 50 ударов плетью, а в третий — ему отрубают язык, при богохульстве делом с первого раза имущего предписано изгонять, а неимущему отрубать руку45. В XVI в. французский юрист
42. См.: Christin, О. Une révolition symbolique: 18-22.
43. См.: Коннелл У.Дж., Констебл Дж. Святотатство и воздаяние в ренессансной Флоренции. Дело Антонио Ринальдески. M.: Канон+, 2010. С. 65-69, 77-93-
44. Там же. С. 77~7& (прим. 3), 90; Christin, О. (1994) "Sur la condamnation du blasphème
(XVIe-XVIIe siècles)", Revue d'histoire de l'Église de France 80 (204): 43-64.
45. Lopez, G. (ed.) (1843) Las siete partidas del rey don Alfonso el Sabio. T. 4, p. 670. Paris: Lecointe y Laserre; Burns, S.P. (ed.) (2001) Las Siete Partidas. Vol. 5, pp. 14481450. Philadelphia: De Gruyter. О богохульстве и его преследовании в колониальной Мексике см.: Villa-Flores, J. (2006) Dangerous Speech: A Social History of Blasphemy in Colonial Mexico. Tucson: University of Arizona Press. Социальной дифференциации наказания придерживались и Флорентийские синоды 1516-1517 гг.: если кто-то, движимый дьявольской злобой, физически покусится на изображения Христа или Девы Марии, то, будь он знатным лицом, он должен выплатить
Николя Бойе (Боэрий) (1469-1539) в своем трактате «Золотые решения» называет тех, кто defacto оскорбляет Бога, бросая камни или плюясь в образы Христа, Девы Марии или святых, богохульниками, а не святотатцами46. Неслучайно в издании «Корабля дураков» (Das Nairenschiff) Себастьяна Бранта, впервые вышедшем в Базеле в 1494 г., глава, посвященная богохульникам, открывается гравюрой, на которой Альбрехт Дюрер изобразил шута, атакующего трезубцем распятие (Илл. 5).
Илл. 5. Символ богохульства: шут атакует распятие. Иллюстрация А. Дюрера к поэме Себастьяна Бранта «Корабль дураков» (Базель, 1494)-
Важно, что у Мартина де Андосильи, а в XVI-XVII вв. — у множества других авторов, богословов и демонологов шантаж/наказание святых не только осуждается как суеверие и/или богохульство (святотатство), а ставится в один ряд с прямо демо-
штраф, а если он простолюдин, его следует заковать в цепи и на три года заставить носить позорную «митру». Клирика в этом случае ждал запрет в служении и конфискация бенефициев (Коннелл У.Дж., Констебл Дж. Святотатство и воздаяние в ренессансной Флоренции. С. 90).
46. Bohier, N. (1576) Decisiones aureae in sacro Burdegalensium senatu olim discussarum, pp. 615-618 (II, 254 — O святотатстве), 749-755 (II, 301 — O богохульстве). Venezia.
низируемыми магическими практиками47. Например, Жан Боден в своем известном трактате «О демономании колдунов» (1580) приводит несколько примеров таких злоупотреблений. Первый из них он заимствовал из «Истории неаполитанской войны» (1499) Джованни Понтано48. В ходе противостояния (1459-1465) между неаполитанским королем Фердинандом I и мятежными баронами, желавшими возвести на престол Жана II Анжуйского, королевские войска осадили городок Сесса, который обороняли французы. Поскольку установилась страшная жара, осажденные страдали от нехватки воды. Тогда священники (Боден, переиначивая слова Понтано, называет их «священниками-колдунами») ночью сумели вынести распятие к берегу моря и, богохульствуя, бросили его в воду. Кроме того, они, скормив ослу освященную гостию, заживо похоронили его у порога церкви49. Тотчас же начался ливень, вызвавший такой потоп, что испанцы были вынуждены снять осаду. По словам Бодена, подобные вещи практикуются и во Франции. В 1557 г. он сам видел в Тулузе, как дети, чтобы вызвать дождь, посреди дня оттащили распятия и статуи к реке, а потом кто-то сбросил святыни в колодец. По его убеждению, простой народ выучился подобному кощунству от кол-
47. Источники XV—XVII вв. — от демонологических трактатов или сочинений о суевериях до судебных дел или отчетов миссионеров — приводят множество примеров того, как образы святых могли апроприироваться для разнообразных магических нужд. Например, авторы «Молота ведьм» (i486) упоминают о том, что распятия разбивали на части, чтобы вылечить или защитить те или иные части тела: «Так, если кто-нибудь хочет быть предохраненным от ранений или ударов в голову, тот снимает с изображения Христа голову. Кто хочет защитить от ранения шею, тот устраняет с распятия эту же часть тела. Кто желает иметь защищенной руку, тот отрывает изображение руки Распятого и т.д. [...] Таким образом, из десяти изображений Христа, стоящих на перекрестках, не найдется ни одного целого» (Шпренгер Я., Инститорис Г. Молот ведьм. M.: Амфора, 2001. С. 292, 297 (часть II, глава 16)).
48. Pontano, G. (1509) De bello neapolitano et de sermone. Napoli (без пагинации; см. книгу V).
49. Во Франции осел с гостией во рту (пожирающий гостию) часто изображался на модильонах романских церквей. H. Кенаан-Кедар связывает этот сюжет с «праздником осла» (festa asinaria), когда низшее духовенство служило «гротескную мессу» в честь бегства Святого семейства в Египет и на период праздника избирало из своей среды епископа дураков (Kenaan-Kedar, N. (1986) "Les modillons de Saintonge et du Poitou comme manifestation de la culture laïque", Cahiers de civilisation médiévale 29(116): 314, 317-318, 330, Fig. 1). По другой, более вероятной, версии, осел (или порой — какой-то монстр) с гостией символизирует тех, кто принимает причастие, не веря в то, что это тело Христово, и тем самым совершает святотатство (Weir, A., Jerman, J. (1999) Images of Lust. Sexual Carvings on Medieval Churches, p. 92, Fig. 37a. London; New York: Routledge).
дунов, которые целенаправленно распространяют свою пагубную науку50.
В эпоху Контрреформации — перед лицом протестантской иконофобии и иконоборчества — Католическая церковь взялась за «чистку» своего культа образов от догматически или морально сомнительных сюжетов и практик. Основные идеологические ориентиры были сформулированы в 1563 г. на 25-й сессии Три-дентского собора51. Однако эти краткие тезисы предстояло конкретизировать в цельную доктрину, которая бы отделила истинные (и спасительные) образы от вредных и еретических, а легитимные практики — от нелегитимных. Эту задачу, в частности, взяли на себя лувенский теолог Ян ван дер Мёлен (Моланус) и болон-ский архиепископ Габриэле Палеогги.
Моланус в трактате De pictiiris et imaginibiis sacris (1570) относит наказание/шантаж святых к разряду суеверий и перечисляет в одном ряду «утопление» образов (свв. Петра, Павла, Урбана) или мощей (св. Фелиции), чтобы вызвать или остановить дожди, унижение распятий и статуй во время приостановки служб и узурпацию церковных образов колдунами и ведьмами52. Габриэле Па-леотти в своем незаконченном сочинении Discorso intorno alle imagini sacre et profane (1582), также осудив наказание/шантаж святых как суеверие (II, 8), вписывает его в подробную классификацию недозволенных изображений или связанных с ними практик. В его системе суеверия оказываются на полпути между спорными образами, которые лишь потенциально могут ввести зрителя в заблуждение, и откровенно еретическими изображениями, проповедующими ложные доктрины53.
50. Bodin, J. (1586) De la Demonomanie des sorciers, pp. 193-194. Anvers.
51. См. : Cartones et decreta sacrosancti oecumenici Concilii Tridentini sub Paulo III, Iulio III et Pió IVpontificibus maximis cum patrum subscriptionibus (1856), pp. 173-176. Leipzig.
52. Molanus, J. (1570) De picturis et imaginibus sacris liber unus, tractans de vitandis circa eas abusibus ac de earundem signijicationibus, pp. 57-59. Louvain. О позиции Молануса по поводу сомнительных образов см.: Freedberg, D. (1982) "The Hidden God: Image and Interdiction in the Netherlands in the Sixteenth Century", Art History 5: 133-153-
53. Палеотги различает (II, 3-9) несколько типов сомнительных изображений. Они
бывают (l) вызывающими (temerariis) — когда что-то возможное выдается за достоверно известное, хотя Церковь не вынесла на сей счет решения (например, на изображении Страшного суда среди праведников оказывается больше священников, чем монахов); (2) возмутительными (scandalosae) — когда еретики не в силах опровергнуть догматов Церкви, обрушиваются на нравы ее духовенства и подчеркивают в них лишь самое темное и низкое (скажем, изображают свя-
Католические интеллектуалы раннего Нового времени видели в наказании/шантаже святых один из эксцессов народной религиозности; одну из точек, где суеверия христиан-простецов (которые, на их взгляд, часто являлись христианами лишь по имени) сходятся с практиками язычников (которых еще предстоит обратить в христианство)54. В 1580-х гг. иезуитский миссионер Алес-сандро Вальньяно, опираясь на известия, принесенные из Китая его товарищем по ордену Маттео Риччи, писал о том, что мандарины выказывают не слишком много почтения к своим идолам; простой же народ молится им у себя дома и в храмах, но тем не менее их оскорбляет (у les dizen muchas iniurias) и даже бьет (agotar), когда те не отвечают на просьбы55. Аналогичный инструментальный подход приписывали и индейцам. Теоретик и практик охоты на ведьм Пьер де Ланкр в трактате Tableau de l'inconstance des mauvais anges et démons (1612), со ссылкой на испанского миссионера и ученого Хосе де Акосту, писал, что индейцы истово поклоняются своим богам, т.е. демонам. Однако, если истуканы не слышат молитв, те принимаются их бить, а потом падают на колени, прося прощения56. Этот цикл — от неуслышан-
щенников с конкубинами); (з) ошибочными (еггопеае) — они, в зависимости от сути ошибки, могут быть монструозными, апокрифическими, суеверными и т.д.; (4) подозрительными (suspectis) — когда, например, демон в священническом облачении крестит младенца, — зритель может подумать, что крещение, совершенное недостойным священником, недействительно; (5) еретическими (haereticis) — когда на них, без явного осуждения, изображены вещи и практики, прямо осужденные Католической церковью (женщина служит мессу, кто-то крушит святые образы и т.д.). См.: Paleotti, G. (1594) De imaginibus sacris et profanis illusstriss. et reverendiss. libri quinqué, pp. 146-165, (о наказании/шантаже — 161). Ingolstadt; Prodi, P. (ed.) (2012) Gabriele Paleotti. Discourse on Sacred and Profane Images, pp. 160-172. Los Angeles: Getty Research Institute.
54. Например, Мишель Ле Ноблец (1577-1652), один из самых активных миссионеров французской Контрреформации, столкнулся с избиением статуй святых, проповедуя в Западной Бретани. См.: Verjus, А. (1666) La vie de M. Le Nobletz: missionnaire de Bretagne, p. 184. Paris. О католических дискурсах внутреннего и внешнего миссионерства в XVI-XVII вв. см. : Wanegffelen, Th. (2007) «Acculturation ecclésiastique et "religion populaire": Hommage à l'auteur du concept de "profanisation"», in H. Michel, J. Fouilleron (éds.) Mélanges à la mémoire de Michel Péronnet. Vol. 1, pp. 259-276. Montpellier: Presses Universitaires de la Méditerranée.
55. Monumenta Xaveriana ex autographis vel ex antiquioribus collecta (1899,1900). T. 1, p. 185-186. Madrid, 1899-1900; см.: Reinders, E. (2004) "Monkey Kings Make Havoc: Iconoclasm and Murder in the Chinese Cultural Revolution", Religion 34(3): 195-196; App, U. (2012) The Cult of Emptiness: The Western Discovery of Buddhist Thought and the Invention of Oriental Philosophy, p. 91. Kyoto: UniversityMedia.
56. De Lancre, P. (1613) Tableau de l'inconstance des mauvais anges et démons, p. 16. Paris.
ной просьбы к избиению, а от избиения к примирению — вполне типичен и для многих описаний наказания/шантажа святых со стороны католиков.