ОБРЯДЫ, СВЯЗАННЫЕ С ДОМАШНИМ СКОТОВОДСТВОМ, НА КАРГОПОЛЬЕ В КОНЦЕ XIX—НАЧАЛЕ XX в.

Обряды, связанные с обиходом домашнего скота, были широко распространены в российской деревне, но наиболее характерны для Русского Севера и Сибири. Они представляют собой комплекс заговоров и магических действий с целью уберечь от гибели домашний скот. В наше время во многих местностях Архангельской области обряды эти почти бесследно исчезли, и немногие из местных жителей помнят лишь отдельные заговоры и обрядовые действия.

Мы попытались свести воедино известные ранее и собранные нами в Каргопольском районе Архангельской области (бывшем уезде Олонецкой губернии) сведения об обрядах севернорусской деревни, связанных с домашним скотом и о ритуале пастушьих «отпусков».

Корову в русской деревне почитали кормилицей крестьянской семьи, а молоко и молочные продукты играли немаловажную роль в рационе питания Так, на основании массовых данных подворной переписи 1901—1902 гг., проводившейся в Олонецкой губернии, из продуктов животноводства на долю молочных приходилось 55,4 %. Коровий навоз был лучшим удобрением для хлебной нивы. В начале XX в. в каргопольских деревнях с малоплодородной почвой для накопления навоза в одном крестьянском хозяйстве держали до 20 коров. Таким образом, понятие о хлебе, основном продукте питания в севернорусской деревне, тесным образом связывалось с коровой.

В надежде оберечь свой скот от падежа и лесного зверя, обеспечить его нормальный приплод и устойчивые удои каргопольские крестьяне соблюдали множество обрядов. За день до первого выгона скота деревенский пастух обходил все дворы. Без предупреждения хозяев он шел в хлев и «брал шерстку от коровушек» — выщипывал у каждого животного по нескольку волосков. Потом в общий куль ему всыпали совочек муки. Обойдя так всю деревню, он пек из собранной муки каравай и запекал в него собранную шерсть.

Каждый хозяин накануне первого выгона скота — «сгона» набирал в лесу муравьев, обходил с ними двор и рассыпал их затем на петли ворот, чтобы и скотина так же дружно, как и муравьи, собиралась вместе и не терялась. Хозяйка же плела из трех льняных ниток пояс, нашептывая: «Как этот плетешок плетется, так милая скотинка плетись на свой двор из следа в след, из шага в шаг. Нигде не заблуждайся, ни в темных лесах, ни в зеленых лугах, ни в чистых полях, ни в быстрых реках. Кругом пастыря толпились, нигде не заблудились. . .».

«Плетешок» этот она опоясывала вокруг себя и не снимала день и ночь. А перед самым выгоном скота зарывала его у самого порога двора так, чтобы корова «не уволокла ногами», при этом произнося слова: «Коль крепко и плотно пояс вокруг меня держался, так крепко Пеструнюшка круг двора держись и своей большушки-матушки». Считалось, что этот пояс может оградить животных от всяких бед, заставит их держаться своего двора, и весь сезон они будут здоровы и их не тронет зверь.

В день сгона доставали с божницы специально испеченный за три дня до Пасхи, в «Великий» или «Чистый четверг», кислый ячменный хлеб — «четверговый житник». Крошили его на кусочки, складывали в решето, вставляли туда солонку, брали зажженную свечку, икону и со всем этим обходили вокруг скота, стоявшего во дворе. А затем хлеб скармливали животным. В ряде деревень этим хлебом, подсоленным «четверговой солью», кормили скот с печной заслонки со словами: «Как заслонка от пода не отстает, так бы и моя христова скотинушка не отставала бы от моего двора; ходила б в темных лесах, в зеленых лугах, а моего дома не забывала бы. . .». Иные хозяйки кормили корову из своего подола, а остатки бросали в навоз, говоря вслед корове, что делают это для того, чтобы корова ходила домой и родила так же хорошо, как родит жито, из которого выпечен скормленный ей хлеб. Таким образом, этот обрядовый хлеб должен был дать скоту силу, здоровье и обеспечить приплод.

Очевидно, что подражательная магия, связанная с крупным рогатым скотом, занимает в каргопольских обрядах основное место. Икону, с которой обходили животных, вешали над воротами двора, а затем выгоняли коров на волю. Некоторые из хозяев, выгоняя в первый раз в году крупный рогатый скот, ставили на лбу животных «отметину — марали смолой пятно». А в селе Архангело в день сгона произносили следующий заговор: «Встану перекрестясь, выйду благословясь, из дверей в двери, из ворот в ворота, в чистое поле — широкое раздолье. В чистом поле есть дуб, в этом дубу пресвятая Богородица со всею небесною силой. Я этой пресвятой Богородице помолюся и попрошу: спаси мою милую скотинку, крестьянскую животинку на сие лето господне. Аминь» Или обращались к корове просто с напутствием: «Ходи, бог с тобой, Пеструнюшка, кормись, да домой торопись. Вперед коров не бегай, а позади не отставай».

«Сгон» назначался, как правило, на «легкий день». Самыми удачными считали воскресенье, субботу и четверг. Если же устроить «сгон» в пятницу, как полагали, зверь обязательно «задавит» какую-нибудь корову. (На Егорьев же день первый выгон скота был лишь ритуальным, но не общим сгоном скота и передачей животных пастухам). И почти всюду день «сгона» в каргопольских деревнях становился ярким и надолго запоминающимся праздником. Так, в бывшей Ошевенской волости на «сгон» шли всей семьей. Мужчины вели коров за «вязки», все остальные домочадцы следовали за ними с веточками освященной вербы и можжевельника. Самыми нарядными в тот день были молодухи — женщины, жившие в замужестве первый год до рождения ребенка. Они надевали на себя, одна на другую, по нескольку одежд, так как, по представлению местных жителей, чем богаче была разодета молодуха в день «сгона», тем больше молока в этот год должны были доить коровы. Так вели коров до загона, где снимали с их шеи «вязки», давали пастуху обязательно два яйца, а кто и молоко, масло, хлеб, надеясь, что тот будет внимателен к их коровам. Затем молодуха передавала ему животное: «Вот тебе, пастушок, коровушка добра, здорова. Попой, покорми и меня утром побуди». По одной коров запускали в загон. Возвращаясь домой, кидали с моста в реку свои «вербушки», прося при этом: «Речка ты, речка, на мои вечки дай молочка до подойничка». С пустыми руками после «сгона» заходить в дом не полагалось. Каждый заносил два-три полена дров и, не раздеваясь, шел за водой, так как накануне нанашивать ее не полагалось во избежание плохих надоев молока.

Главная же роль в день первого выгона принадлежала пастуху. Стада были большими, нередко до сотни голов крупного рогатого скота. Одним из главных условий, которые крестьяне предъявляли пастуху при найме, было обладание особым заговором, который, как верили, должен был оберечь скот от падежа и лесного зверя. Назывался этот заговор в Каргополье — «отпуском», который пастухи покупали друг у друга. В последней четверти XIX в. стоил такой «отпуск» от рубля и до пяти рублей (о живучести этого обычая говорит то, что даже и в наши дни, в неурожайный 1948 год, такой «отпуск» стоил два пуда пшеницы).

Большинство пастушьих «отпусков» представляют собой яркие образцы фольклора. Как правило, они состоят из трех частей: основной — заговора и вспомогательных — «правила» и «запретов». Сам же заговор состоит из нескольких частей и начинается с зачина: «Встану я, Раб божий, благословясь, пойду, перекрестясь, из дверей в двери, из ворот в ворота. Выйду на белый свет, встану на восток лицом, на запад хребтом. . .». Далее следует обращение к «силам небесным» с просьбой оберечь стадо от всякой беды и злого человека. А для этого пастух просит возвести вокруг своего стада неприступную и в то же время незримую «стену булатную до самых небес и в глубину бездонную, вокруг. . . вал земляной, а кругом. . . реку огненную». Запоры у этой «крепости» должны быть «с огнем и пламенем, и с непроходимыми искрами». Замкнуть же их «златыми ключами» и положить ключи «в свою ризу, в правую пазуху» пастух просит самого Христа. По словам других заговоров, собранных нами, ключи эти должны храниться под камнем алатырем, либо быть брошенными в «черное море, синий океан», чтобы их там «проглатила великая рыба — щука» и с ними опустилась в пучину морскую «под бел камень латырь». Диким же зверям пастух приказывает уйти из тех мест, где паслись его «коровушки». Сами же коровы должны были крепко привязываться к своему «пастырю», держаться всегда вместе, не оставаться ночевать в лесу и по первому зову собираться около своего пастуха.

В текстах каргопольских «отпусков» порой отчетливо видится и образ природы Севера: «. . .как стекаются реки к океану со всего свету от толкучих гор и дремучих лесов, со мхов и болот из рек и озер, и из ручьев, из паточин, из черных грязей, из кипучих ключей из зеленых дубрав, из пахомых земель и сенных покосов, и таковы мой скот - крестьянский живот выходил бы и выбегал на закате солнца на мой глас и золотую трубу. . .».

Заканчиваются «отпуски» словами о крепости совершенного заговора, нарушить который невозможно никому. Пояснения, содержащиеся в
«правиле» были и совсем короткими, рассчитанными на опытного пастуха, и пространными. Исполнять же все им предписанное необходимо было втайне от посторонних. Перед тем, как впускать скот в загон, следовало взять замок, привязать к нему нитку. Сам замок — положить под жердь «завора», открывающую вход в загон, нитку же растянуть так, чтобы все стадо прошло над ней. Затем перед образом Николы возжечь «христову свечу», горевшую на пасхальной заутрене, встать перед иконой лицом на восток и трижды читать заговор, причем каждый раз после чтения обойти вокруг стада. На нитке завязать три узла «против солнца», тем самым как бы связывая крепко-накрепко свою скотинку против злого зверя, злого человека и несчастного случая. И после этого закрытый на ключ замок вместе с ниткой бросить в воду.

«Наставления» других, более подробных «отпусков» уточняют, что прежде всего вокруг стада необходимо было очертить круг. Читая же текст, «пастырь» должен был стоять на «белом камне». Обход вокруг стада необходимо было совершать «по солнышку», волоча за собой связанные вместе нечищенную щуку, ключ, замок, «булатный нож» или обломок косы. Кроме того, из трети пасхальной свечи следовало сделать восковую чашечку, положить в нее шерстинки от каждой из коров и говорить в чашечку текст «отпуска», затем загнуть ее края и «схоронить» в тайное место, где не высыхает вода, со словами: «Как сей воск я. . . сохранил, и не опекает его красное солнышко, не светят на него частые звезды, не бьют буйные ветры. Так бы моего скота, крестьянского живота, моего стада коровья, разношерстного, в чистом поле, в темном лесе. . . не мог обозреть и осмотреть лютый зверь, медведь и серый волк, ни в дни, ни в ночь, ни в утри, ни в вечеру». Каравай же из собранной по деревне муки с запеченной в него шерстью пастух скармливает всем коровам стада.

Таким образом, одна из основных задач «отпуска», называемого в Каргополье еще и «коровьим обходом», состояла в замыкании стада в круг. Обряд этот, несомненно, был остатком древнейшего магического действия весенней скотоводческой обрядности.

Почти каждый из «отпусков» заканчивается «запретами», предписывав- шими, что не следовало делать пастуху: не есть черных ягод, не бить муравьев не «шевелить» муравейников, не разорять ульи, — т. е. не нарушать нормальной жизни леса и его обитателей. Пастуху запрещалось «ходить под замок», лазить через дыры в оградах, ходить босиком, быть неопрятным и немытым, «матерно» ругаться. Нельзя было и подавать кому-либо руки. Хозяйки же, выгонявшие своих коров, не должны были быть растрепанными и босыми, им запрещалось прикасаться к пастуху.

После прочтения рукопись «отпуска» хранили втайне, считая прикосновение к ней другого лица недопустимым, могущим повлечь за собой несчастье. Пастухи прятали в свой рожок, зашивали в одежду или головной убор, хранили в часовне, дома за иконой или в сундуке, а то и в лесу, вместе с шерстью животных. Иные же — за пазухой, вместе с третью пасхальной свечи и ключом от брошенного в воду замка и вынимали все это лишь на время, пока мылись в бане.

Если «благословенные отпуски», о которых мы говорили выше, были привычным явлением в каргопольской деревне, то «неблагословенные» или «страшные» окутаны покровом таинственности. Каргополы верили, что в этом случае «пастырь», якобы, вступал в соглашение с «нечистой силой» и его стадо все лето пас «хозяин леса», за что «брал» лучшую корову. Причем, ее он только давил, но не ел, и никто ее не ел. Даже кожи с той коровы не снимали, а полностью зарывали в землю. Про такого пастуха говорили, что он «знается с хозяином». В этом случае, в первый раз выгоняя коров на «поскотину», пастух трижды обходил стадо, говоря: «Батюшко-хозяюшко, пой и корми, и домой гони». «Страшной отпуск» требовал от пастуха почти аскетического образа жизни. Весь сезон он не должен был пить вина, стричься и бриться, ходить в гости и плясать, спорить и скандалить с кем-либо, спать с женой или встречаться с девушкой, если он был парнем. Нельзя было также бить землю кнутом, ловить рыбу, обрабатывать кожи. С одной же «вицей» — хлыстом ему полагалось пасти весь сезон.

Все эти запреты пастухи старались выполнять беспрекословно: «Не испор­тишь „отпуска" — зверю скотины не увидать, хотя и будет ходить рядом со стадом; испортишь отпуск — зверь одолеет». За нарушение запретов «хозяин леса» пастуху-ослушнику, якобы, вставлял в рукава кол, и тому с раздвинутыми в стороны руками трудно было двигаться в лесу.

Как же представляли себе каргопольские крестьяне этого повелителя леса, которому были подчинены все лесные звери? По рассказам, «батюшка лесной хозяин не порато большой, очи ясные, борода белая до колен. Левая пола кафтана повернута на левую сторону, кушак красный, а в руке — коклевка (палка, батог). Захохочет — елки гнутся до земли. Обращаться с какой-либо просьбой к нему надо было до трех раз. Как три раза не спросишь, захлещет до смерти». Он, будто бы, уводил в лес отданных неосторожным словом животных. Вот почему хозяева выгоняли скотину всегда с добрым напутствием, сказанным вслед животному. «Хозяин» помогал разыскивать пропавший в лесу скот. Иногда посредником между «лесным хозяином» и владельцем пропавшего животного был деревенский колдун или, как его еще называли, — «волшебный человек».

«Страшный отпуск» не обязательно было заключать пастуху непосред-венно с самим «хозяином», достаточно было сходить к «волшебному человеку», и тот давал «отпуск». В кусок рыболовной сети колдун клал принесенную от коров стада шерсть, читал заговор и завязывал сеть узлом. Необходимо было прогнать стадо через этот узелок в сторону «поскотины» и обратно, затем закопать узелок во влажную землю.

Сравнивая «благословенные» и «страшные» отпуски, нельзя не увидеть в них много общего: замыкание стада в магический круг, соединение вместе шерсти животных, завязывание узлов, хранение наговоренных вещей в воде или сырой земле; обособленное положение самого пастуха, связанного множеством сходных запретов. Все это говорит о генетическом родстве этих двух видов «отпусков», более архаичный из которых – «страшной».

В «благословенном» же отпуске легко различимы поздние христианские наслоения. Имевшие «благословенный», а более того – «страшной отпуск» пастухи уходили далеко от селений в лес в полной уверенности, что никакой беды с их стадом и с ними не может произойти. Иные даже оставляли скот в лесу без присмотра, а сами целый день могли проводить вдали от стада.
Из стада, которое так пасли, нельзя было продавать не только животных но даже шерсти с них (с овец). И так до тех пор, пока скот пасся в лесу.

Если все же какую-либо корову, по нужде, продавали, то в этом случае должны были сойтись «пастыри» и один из них сдать, а другой принять животное в свое стадо.

Когда же девушка выходила замуж в дальнее селение и в приданое получала корову, то пастухи в свое стадо ее не пускали и тогда корову оставляли в доме родителей молодухи до осени, когда деревенское стадо «заставляли» на зиму.

Не разрешалось и выпускать коров пастись без присмотра «пастыря». Как только он пригонял стадо в деревню, хозяева должны были загонять скот во двор. Пастуха, когда он приходил к сельским жителям на очередь, старались кормить как лучшего гостя. Хозяйки боялись что если угощение не понравится «пастырю», то он может отнять у коровы молоко. Многих из них считали «ведунами» и говорили, что они умеют ворожить.

Не менее интересны обряды и представления каргопольских крестьян, связанные с обиходом крупного рогатого скота. Так, когда купленное животное уводили со старого двора и вели лесом, то следом за ним трижды связывали ветки растущих по сторонам дороги деревьев, приговаривая: «Вперед тебе дороженька, назад дороги нет». Если же гнали корову полем, то за ней «закладывали три затвора», т. е. трижды проводили через ограды с теми же словами и закладывали каждый раз жерди. Придя к дому, хозяин трижды обводил животное вокруг себя «по солнышку», говоря: «В гостях гостила — домой пришла, плод и живот за собой привела. У старого хозяина двор сгорел, вода повысохла, трава покулила (повяла). У нового хозяина двор новый выстроен, трава шелковая, вода медовая. Напивайся, наедайся, жизнью наслаждайся». Затем из-под копыт брали горсть земли и бросали в корову через левое плечо. Прежде чем завести корову во двор, хозяйка заходила «у дворового места просить» — по очереди кланялась во все четыре угла, приговаривая: «Большачек-батюшка, большушка-матушка, малые детушки. Купили мы корову, милую, любимую Пеструнюшку. Нам люба, пусть и вам люба. Пойте, кормите и поберегите». В разных деревнях слова эти могли иметь свои отличия: «Хозяюшко-батюшко, хозяюшка-матушка. Примите живо­тинку на мягкую перинку. Пойте, кормите, любите, как я кормлю и люблю. Гладьте, к ночи местечко наладьте». Затем корову заводили и последний след от ее ноги бросали во двор, говоря: «Милый живот, твой след на дворе, и ты стой на дворе». Там ее трижды, «по солнышку», обводили вокруг столба, подпирающего перекрытие, что стояло посреди двора. (Если двор был небольшим и такого столба не было, то ограничивались испрашиванием места у «хозяина»). В хлеву корову полагалось ставить под матицу, а если матицы там не было, то вдоль настила перекрытия.

Хозяйки, доившие коров, предпочитали иметь именно «вересовые» подойники, которые парили тоже с вересом, считая, что слой сметаны на молоке в таком случае будет толще. Больше будет ее и тогда, если доить корову с кольцом на руке.

Много ли даст корова молока? — этот вопрос прежде всего волновал хозяек. Ответ они искали в традиционных приметах. Так, если Благовещенье (7 апреля нового стиля) приходилось на среду или пятницу, т.е. на постный день, тогда и молока должны они доить мало. Коль весенний снег стаивал без солнца, то, как считали, трава будет хорошей, и коровы должны давать много молока. Если первый теленок у коровы был бычок, то у нее со временем будет прибавляться молоко, если же — телочка, тогда удои не увеличатся. Существовал обычай, по которому, если корова давала мало молока, молодуха на утренней или вечерней заре шла, обязательно в нарядной одежде, на реку и там говорила: «Царь морской и царица морская! Пошлите удой Красунюшке не ради хитрости, не ради мудрости, ради великой божьей милости. Аминь». Зачерпывала воду, несла в хлев, обрызгивала корову и давала ей пить. Чтобы вылечить заболевшую корову, брали три угля и бросали в воду. Первый — от своей думы, второй — от людей, третий — от ветру. Слушали: который уголь зашипит, от той причины корова, как думали, занедужила. Затем этой водой сбрызгивали голову животного.

После отела, если корова съедала послед, 12 или 18 удоев ее молока считались не чистыми и в пищу не употреблялись. Если хозяйка успевала укараулить послед, она брала его в руки, обходила вокруг коровы «против солнышка». Затем опускала послед к ногам животного два раза, а затем ударяла им корове в лоб, говоря: «Матушка-Буренушка, как ты стоишь, так и стой. С ноги на ногу не переступай, хвостиком не маши, головушкой не верти. . .» Другие, обойдя с последом (его называли еще и «половиной») вокруг коровы, обтирали им животное, приговаривая: «Как половина лежит крепко, так и ты стой крепко» — и ставили корову на послед....

А для того, чтобы теленок не околел и оставался жить, у него срезали с хребта, лопаток, ушей и ног шерсть, затем выходили с шерстью на перекресток и бросали наотмашь через левое плечо со словами: «Сороки и вороны, вот вам от моего двора пестрака на обед, а не просите больше с моего двора во век». Молозиво, молоко только что отелившейся коровы, в Каргополье не ели и порой сдаивали его на навоз. Некоторые же поили им теленка, корову или других животных. Молоко же не ели от коровы до тех пор, пока ее не вымоют. Говорили, что до того «доят в поганое». В канун девятого дня брали кадку теплой воды, клали в нее четверговую (сломанную в «чистый четверг») вересинку, ножницы и мыли животное березовым веником (как «четверговая вересинка», так и березовый веник обладали очистительными свойствами). Затем обходили вокруг коровы с иконой, подстригали конец хвоста и клали шерсть за матицу, чтобы животное не лягалось. (Иногда в теплую воду опускали крест, что является более поздним элементом в обряде мытья коровы). После мытья в кринку из-под молока накладывали горячих углей, зажигали свечку и с этим обходили вокруг животного трижды, начиная от головы, и направо, т.е. «против солнышка». Затем отрезали кончик кисти хвоста и уже тогда доили «в чистое». Таким образом, соблюдая все эти обрядовые действия, каргополки надеялись сохранить здоровье как своих «коровушей», так и их приплода, получить большие удои и заставить животных смирно стоять во время доения.

В наши дни обрядовые пережитки и представления, связанные с домашним скотом и пастушьим промыслом, стремительно уходят в прошлое. Сегодня уже не все пожилые люди могут о них вспомнить, а число самих информаторов быстро сокращается....

(из сборника «Культура Русского Севера», Ленинград, «Наука», 1988 – с небольшими сокращениями)